Мефистон. Кровь Сангвиния. Страница 7

К облегчению священника, зловещий дух не смотрел на него. Призрак сидел рядом с трупом одного из драгун, что пришли из столицы. Осколок пробил шлем и череп несчастного; в сером веществе мозга кишела целая стая голодных молочно-белых червей. Призрак внимательно наблюдал за этим жутким зрелищем. При всем своем страхе священник не мог отвести взгляда, чувствуя неестественное желание узреть, что же делает дух. Он смотрел, как великан снимает латную перчатку и выводит на грязной земле причудливые символы. Затем дух вытащил из-под мантии длинный церемониальный нож, рассек ладонь и сжал кулак. Меж пальцев его заструился ручеек крови. Падая на знаки, алые капли растекались вдоль них так, словно были живыми и знали предназначенный им путь. Когда жуткие письмена заполнились кровью, они замерцали, будто в ней содержалась металлическая пыль. Призрак прошептал что-то неразборчивое и опустил на багровые буквы рассеченную ладонь. В тот же миг знаки зашипели, вздулись пузырями, и, когда дух отвел руку, экклезиарх увидел, что теперь слова выжжены на земле.

Кохат с трудом заставил себя отвернуться от причудливого обряда, осознав, что сейчас, пока монстр поглощен своим трудом, у него есть возможность бежать. Он осторожно приподнялся, стараясь не шуметь.

— Что ты видишь? — вдруг спросил призрак, кивнув на изувеченное тело. Голос его был холодным и нечеловеческим.

Больше всего на свете Кохату хотелось бежать, но, глядя на труп, он вспомнил все ужасы, которые видел за последние несколько месяцев, все акты кровопролития, вызванные бессмысленной войной. Ярость закипела в нем и подсказала неожиданный ответ:

— Напрасную жертву.

— Напрасную? — повторил призрак, не оглядываясь. — Странный выбор слова, пресвитер Кохат. Что может быть достойней борьбы за выживание? — Он взял одного из извивающихся червей. — Это понимают даже низшие существа, а тебе и мне открыты куда более высокие истины. Мы служим до самой смерти, пресвитер Кохат, до самой смерти. Так было всегда. — Гигант помедлил, стирая кровь с руки. — Или, быть может, вы усвоили новую философию?

— Выживание? — побагровел Кохат, обводя рукой сцену резни, развернувшуюся в отдалении. — И где же ты его увидел?

Призрак обернулся и поглядел в означенном направлении, явив исхудавшее лицо, белое, словно кость. Во тьме умирали гвардейцы из бесчисленных полков, рубили и стреляли друг в друга среди пожаров. Но еще более жалкое зрелище являли собой Дети Обета — жрецы из братства Кохата. Они стояли на коленях и молились, держа дискосы и кадила, даже когда их расстреливали из лазерных ружей. На лице духа не отразилось ни тени чувств, охвативших священника.

— Откуда тебе известно мое имя, призрак? — процедил священник, ища взглядом выроненный пистолет. — Призрак?..

И тогда, к ужасу пресвитера, фантом посмотрел прямо на него. На мгновение Кохат встретил взгляд его жутких глаз.

— Что ты видишь? — повторил гигант, все еще держа в руках червя.

— Смерть… — выдавил Кохат.

Земля неожиданно сместилась и швырнула пресвитера вперед. Задыхаясь, он приземлился всего в нескольких футах от призрака.

— Приглядись.

Вместо этого Кохат обернулся, чтобы взглянуть на умирающих собратьев, протянул к ним дрожащую руку.

А затем против воли его голова дернулась назад, и личинка оказалась перед самым носом экклезиарха. Вымазанная в крови, набухшая, сжимающаяся и извивающаяся меж пальцев призрака. Кохат уловил переливчатый блеск и пригляделся. Плоть личинки медленно разошлась, высвобождая прозрачные крылышки.

— Смерть или перерождение?

В голосе призрака звучало сомнение. Он действительно хотел услышать ответ. Пресвитер осмелился заглянуть духу прямо в глаза. Увиденное в них сокрушило его разум, и Кохат завопил — так громко, что его вопль был слышен даже сквозь грохот битвы. А когда крик умолк, священник уже отошел в мир иной.

Глава 3

В округлой башне пробил колокол, призывая сонм горбатых призраков, и те хлынули из теней: бледные, истощенные сервы, семенящие на паучьих лапах саванты и закутанные в мантии писари с трубчатыми конечностями. Все они печатали на бегу, стуча по керамическим клавишам пальцами с металлическими суставами, и пели гимны, исторгая их из смазанных маслом глоток. Когда весь этот поток затопил крытые переходы башни, те наполнились шелестом пергамента и звуками хоралов, в которых смешались восторг и страх.

С увеличением толпы росли общие смятение и исступление; вскоре слуги стали беспорядочно метаться по украшенным множеством статуй залам либрариума. Крепостные яростно спорили о точном значении сигнала тревоги, в то время как сервописцы с пустыми глазами извергали на них потоки данных, выдавая перфоленты лязгающими руками. Казалось, что вот-вот суматоха может привести к насилию, но тут в центр вышел гигант в полночно-синих доспехах и навис над собравшимися. При себе Луций Антрос имел украшенный посох высотой почти с него самого. Им он и ударил несколько раз в плиты, оповестив о своем присутствии.

В тот же миг невольники прекратили спорить и расступились, давая дорогу библиарию. Даже механические сервиторы не гудели, но отползали и отъезжали с пути Антроса. Он поднялся на железную кафедру и посмотрел на море обращенных к нему лиц. Луций выделялся даже в столь странной и разномастной толпе. На нем не было шлема, а потому слуги видели лицо типичного Кровавого Ангела: словно высеченное из мрамора, благородное и нечеловечески прекрасное, обрамленное гривой светлых волос, ниспадавших на плечи. Хотя его внешность, бесспорно, производила впечатление, притягивало к нему внимание совсем другое. Совершенные черты Антроса искажал страшный голод, жажда, горевшая в его безупречных голубых глазах.

Представшее перед ним зрелище не прибавляло Луцию добродушия. Одержимость, бурлившая в разумах даже самых опытных из его кровных рабов. Абсурдные намеки на панику. Он позволил своему сознанию скользнуть через толпу, подхватывая мысли слуг, заглядывая в их ограниченные бедные души. Одного лишь нарушения привычного распорядка дня оказалось достаточно, чтобы привести их в неистовство. Антрос вздохнул. С самого возвращения с Термин он словно был погребен заживо в этих залах среди робких бюрократов и близоруких писарей. Вдобавок к этому после смерти лейтенанта Миоса библиарий почти не мог спать: в снах к нему вновь и вновь приходили воспоминания о бойне в карьере. Он со смешанными чувствами ожидал вызова от Мефистона.

Впрочем, понять, кто виновен в начавшемся здесь и сейчас беспорядке, было легко. Сама верховная педантка.

— Схоласт Гор? — спросил он голосом сильным и звучным. — Ты здесь?

На другом конце зала раздался шорох, и через толпу к нему двинулась женщина, облаченная в алую мантию, вышитую позолоченными рунами. На свой лад Димитра Гор поражала так же, как и сам библиарий: она была столь высокой и худой, что казалось, одежда висит на ней как на вешалке, а капюшон скрывал голову, напоминавшую иссохший череп. Только острые выступы плеч выдавали, что под тканью скрывается хрупкое и истощенное тело. Черты лица — угловатые и андрогинные, под тонкой кожей просвечивают пульсирующие вены. Одним словом, она воплощала собой все, что Антрос находил удручающим в своих подчиненных. Димитра была сухой, словно пыльные ломкие страницы древних томов. На кафедру она поднялась неспешными и осторожными шагами, словно подбирающийся к добыче богомол.

— Это твоих рук дело? — спросил Антрос, кивком показав на воющие над головой рупоры.

По либрариуму все еще разносился искаженный и усиленный звон колоколов.

Даже Димитра, невероятно высокая по меркам смертных, выглядела ребенком рядом с огромным библиарием.

— Да, лексиканий, — почтительно ответила она, не отрывая взгляда от пола. Говорила женщина сквозь сжатые губы, черты лица оставались неподвижными. Еще более странной ее внешность делали большие, широко расставленные глаза с радужной оболочкой столь темной, что казалось, в них есть только зрачки.